Stalin's policy towards the «punished peoples» (1940s - 1950s): genocide, assimilation or a «population policy»?

Full Text

Данная статья написана в начале мая 2015 г., когда страна готовилась отпраздновать 70-летие Победы в Великой Отечественной войне. В очередной раз разгорелась дискуссия относительно исторической роли Сталина. Проведенный социологами «Левада-центра» в марте опрос показал, что треть жителей России относятся к Сталину с уважением, восхищением или симпатией, а 45% оправдывают жертвы сталинской эпохи (еще три года назад таковых было всего 25%) (Рачева 2015). Налицо р«аздвоение общественного создания», особенно ярко проявляющееся при ответе на вопрос: «Мог ли преступник привести народ к Великой Победе?» В Вестник НВГУ. №4/20 15 А . С . Иванов 4 сознании происходит замыкание, и общество разделяется на два непримиримых лагеря. И как это ни странно, сегодня подобное разделение происходит не только в обыденном сознании, но и среди историков-профессионалов. Поляризацию мнений мы наблюдаем при попытке исследователей разобраться в сущности и задачах политики советского государства в отношении депортированных в годы войны представителей «наказанных народов» (немцев, калмыков, чеченцев, ингушей и др.). В современной историографии существует ряд фактически противоположных точек зрения. Эти позиции представлены в исследованиях К. Н. Максимова, Л. П. Белковец и А. А. Шадта. К. Н. Максимов, как и ряд других калмыцких авторов, в своих исследованиях обосновывает тезис о депортации и спецпоселении как о «политике геноцида» в отношении калмыцкого народа (Максимов 2009: 583). Напротив, Л. П. Белковец пишет: «можно смело утверждать, что переселения народов в годы Великой Отечественной войны, введенные государством ограничения некоторых прав части советских граждан, режим спецпоселения и нарушения “законных прав” переселенных народов не представляли собой репрессивного механизма» (Белковец 2003: 298), а «политика СССР в отношении депортированных народов в 1940-50-е гг. не может быть квалифицирована как преступление по причине отсутствия всех элементов состава такого преступления, как геноцид» (Белковец 2003: 301). Данный автор квалифицирует спецпоселение как «своеобразный способ использования трудовых ресурсов в целях восстановления разрушенного войной хозяйства и освоения малозаселенных территорий Зауралья» (Белковец 2003: 301). Существенно отличная точка зрения высказана А. А. Шадтом, который отмечает, что «мероприятия советской власти, предшествующие этническим депортациям… позволяют выделить цель и причину “силового” направления в советской национальной политике - курс на ассимиляцию этнических групп в единый советский народ» (Шадт 2002: 244-245). При этом исследователь признает, что «этническая ссылка стала… средством заселения и освоения Сибири, механизмом контроля над населением и использования его в интересах государства» (Шадт 2002: 243). П. М. Полян говорит о том, что «депортации… мыслились насущным и эффективным орудием социальной инженерии, причем орудием “гуманным”, поскольку тем или иным социально-неблагонадежным контингентам отказывалось не в праве на жизнь (тогда бы это был геноцид), а “всего-навсего” в праве на свободу» (Полян 2005: 10). Существует еще одна точка зрения, наиболее целостно представленная в монографии Н. М. Игнатовой. Исследуя на материалах Коми АССР политику государства в отношении спецпереселенцев в 1930-50-е гг., автор, признавая ее репрессивную сущность, все же приходит к выводу о том, что «именно экономические потребности государства играли приоритетную роль в осуществлении массовых принудительных переселений», а «спецпереселенцы стали в своем роде “заложниками” экономических потребностей государства, приписными рабочими на лесозаготовках, шахтах, рудниках и фабриках» (Игнатова 2009: 41). Указывая на тот факт, что ни одна партия спецпереселенцев не была направлена в Коми без согласования цифр между руководством региона и Москвой, Надежда Максимовна заключает: «политика спецпереселения строилась исходя из потребностей регионов» (Игнатова 2009: 41). Последний тезис Н. М. Игнатовой представляется дискуссионным. Поэтому мы считаем необходимым на конкретных примерах показать свое концептуальное видение проблемы. Наиболее удобно это сделать на примере вторичной компенсаторной репрессии, проведенной на территории Северо-Западной Сибири в 1942 г. Здесь интересны действия местных властей. 17 февраля 1942 г. Ханты-Мансийский окружной комитет ВКП (б) утвердил план размещения 4 000 семей переселенцев (ГАСПИТО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 632. Л. 101). Не совсем понятно почему, но лишь 28 сентября 1942 г. было принято совместное постановление Омского обкома и облисполкома «О приеме и расселении 10 тысяч спецпереселенцев в Северные районы области» (ИсА. ОО. Ф. П-17. Оп. 1. Д. 3268. Л. 4-6), в тексте которого, несмотря на заглавие, речь шла лишь о районах Ханты-Мансийского округа, хотя к тому времени спецпереселенцы были завезены уже и на Ямал. В реальности при проведении вторичной репрессии на территорию Северо-Западной Сибири было завезено 13 513 человек (в Вестник НВГУ. № 4/2015 ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ 5 Ханты-Мансийский округ - 6 924; Ямало- Ненецкий - 6 5 89 спецпереселенцев) (ГАХМАО. Ф. 118. Оп. 2. Д. 10. Л. 116). Из этих данных видно, что местные власти не владели информацией о количестве переселенцев, подлежащих завозу. Но почему реальные цифры завоза людей оказались совершенно иными? Ответ заключается в том, что еще 1 января 1942 г. заместитель наркома внутренних дел Чернышев в своих «замечаниях» к проекту постановления СНК и ЦК ВКП (б) «О развитии рыбных промыслов в бассейнах рек Сибири и на Дальнем Востоке» (в рамках которого осуществлялись вторичные репрессии) посчитал целесообразным «сократить количество переселяемых в пределах Омской области до 3 тыс. семей - 10-12 тыс. человек» (Спецпереселенцы в Западной Сибири 1996: 131). Из данных о количестве реально завезенных видно, что «замечания» Москвы оказались решающими, а регионы выступали в роли пассивных получателей рабсилы. Судьба переселения 1943 г ., формально отмененного в связи с неспособностью рыбопромышленных предприятий обеспечить нормальные жилищно-бытовые условия прибывающим спецпереселенцам, подтверждает наше мнение (Иванов 2008: 234-239). Управляющий Омгосрыбтрестом В. П. Боганов считал, что реальной причиной отмены переселения является нежелание областного руководства выделять необходимую рабочую силу (ГАХМАО. Ф. 118. Оп. 2. Д. 22. Л. 139). Если мы посмотрим на данные события в более широком контексте, то увидим, что по той же формальной причине в 1943 г. было отменено переселение на территории Красноярского края (Зберовская 2006: 92). Это позволяет говорить о том, что и в данном случае все решила Москва. Таким образом, политика спецпереселения строилась исходя из экономических потребностей Москвы. Можно выделить также ряд мероприятий органов власти, которые свидетельствуют о том, что депортация не была орудием геноцида или маргинализации населения: выделение правительством специальных продовольственных и промтоварных фондов и стройматериалов; принятие органами власти актов, направленных на нормализацию материального положения репрессированных; воссоединение с санкции НКВД разрозненных депортацией семей; проведение на общих основаниях идеологической и культурномассовой работы, а также школьного и производственного обучения; сохранение депортированными коммунистами и комсомольцами своего додепортационного статуса с возможностью вступления в партию (до начала 1950-х гг.) и ВЛКСМ с( ограничениями); предоставление опытным производственникам и управленцам работы в тех структурах (в т.ч. в партийно-советских органах), где их навыки были востребованы (Иванов 2014). В то же время интересы советской власти не ограничивались лишь экономикой, обеспечением социально-бытового и трудового устройства. Известный американский историк Стивен Коткин справедливо указывает на то, что еще в 1936 г. в речи, посвященной новой Конституции, Сталин объявил о «ликвидации эксплуататорских классов» и сохранении в СССР только двух классов, «рабочих и крестьян, и прослойки интеллигенции, которые радикально изменились благодаря ликвидации эксплуатации» (Kotkin 1995: 341). Спустя более чем 20 лет, уже после развенчания «культа личности», в период «оттепели», работники Центрального статистического управления СССР, по итогам Всесоюзной переписи населения 1959 г. , продолжали говорить «сталинским языком», заявляя что в« Советском Союзе нет эксплуататорских классов, и социалистическое общество нашей страны состоит из двух дружественных классов: рабочего класса и колхозного крестьянства. Значительное место в населении Советского Союза занимает интеллигенция - работники умственного труда, численность которых составляет одну пятую часть населения, имеющего занятия» (Численность, состав, и размещение населения 1961: 39). Если мы вспомним, что за 20-летие, включающее годы пребывания на спецпоселении (1944-1956 гг. ), число представителей рабочего класса среди чеченцев выросло в 5 раз, среди ингушей - в 15 раз (!) (Кузнецова 2005), а среди калмыков, только за 5 лет пребывания на поселении, - в 2,5 раза (ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 484. Л. 136, 139, 241-242, 247; Максимов 2007: 31), то станет понятно, что являлось целью государственной политики спецпереселения. Нужно полагать, что основной целью было «вылепливание правильного населения» посредством корректировки социальноклассовой структуры, поскольку в соответствии с марксистской доктриной н«осителем Вестник НВГУ. №4/20 15 А . С . Иванов 6 социализма» и одновременно главной движущей силой на пути общества к коммунизму считался рабочий класс, который и должен был стать основой для будущего бесклассового общества. При этом нужно учитывать (в соответствии с замечаниями Терри Мартина), что русский язык и русская культура были наиболее очевидными параметрами советского единообразия, потому что русских было больше и потому, что «русскость воспринималась как наиболее прозрачная, без особого значения, и тем самым равная модернизации…» (Муканова 2009: 69). Поэтому политика государства носила оттенок русификации, хотя не была ей тождественна. Отечественный вариант перехода к индустриальному обществу под патронатом государства осуществлялся в условиях приоритетного решения военно-стратегических и экономических вопросов (Шиловский 2010: 110). В случае с депортациями народов это приводило к игнорированию социальных, в том числе национальных, особенностей и ускорению ассимиляционных процессов в среде репрессированных, дисперсно расселенных в иноэтничной среде. Мы полагаем, что государство добивалось не уничтожения отличительных этнических черт калмыцкого народа, а формирования из представителей на«казанных народов» населения, состав которого гарантировал его лояльность режиму. Не случайно для выстраивания п«равильной» структуры населения власть пошла на воссоединение малых семей, являвшихся нормой для социалистического общества. В качестве регулятора состава населения, инструмента интервенции в социальную среду властями использовался административный надзор, гарантировавший проведение мероприятий государственной политики в отношении спецпереселенцев (в т.ч. жесткое предписание сфер и мест приложения труда). Он обеспечивал чистоту формируемой в ходе «общественно-полезной» деятельности социальной среды, являясь инструментом контроля за рабсилой, позволявшим отделить «вредные элементы» от «здорового ядра». Таким образом, принудительное выселение и спецпоселение были единым комплексом мер, обеспечивавшим формирование необходимого государству состава населения. Поэтому, мы полагаем, советской властью проводилась существенно видоизменившаяся, но в своей основе унаследованная с царских времен политика формирования состава населения, именуемая П. Холквистом по«литикой населения» (Холквист 2011). Насильственные методы проведения спе«циальных мероприятий» (депортации, спецпоселение) и попрание правовых норм придавали действиям сталинского государства (и Сталина как его фактического руководителя) репрессивный характер, делали их незаконными и преступными, приводя к многочисленным жертвам среди граждан и тяжелым этнокультурным потерям. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ СОКРАЩЕНИЙ ГАРФ - Государственный архив Российской Федерации ГАСПИТО - Государственный архив социально-политической истории Тюменской области ГАХМАО - Государственный архив Ханты-Мансийского автономного округа ИсА ОО - Исторический архив Омской области

About the authors

А. S Ivanov

Surgut Oil and Gas Institute

Candidate of Historical Sciences, Аssociate Professor at the Department of Humanitarian and Economic Disciplines

References

Supplementary files